Концерты всегда невовремя; все в невероятной спешке, где-то там ещё сидят мифические “наши”, и всё это нервно-нервно-нервно…
Но вот я уже сижу за барной стойкой напротив сцены. Матушка побежала махать ручкой “нашим”, я же покорно жду до тех пор, пока посреди этого большого, но вытянутого искрюченного зала не вырастет свечкой неловкая долговязая фигурка в жёлтом галстуке. Я подавлюсь собственной мыслью, потому что это, конечно, Гаркуша. И я, как девочка, заливаюсь краской и улыбаясь, прячу глаза, попутно ловля себя на мысли, что я, в общем-то, и есть девочка, и это смущение и растерянность, какая бывает только у семнадцатилетних, и мои быстрые мелкие проклятия, что никого нет рядом, кто бы мог меня сфотографировать, и сожаление, что он расписывается не в моём паспорте и смотрит поверх не моей головы, - и я, конечно, не прощу матушке её отсутствие. И эта сосущая жалость к себе будет травить меня ещё минут семь, прежде чем, рывком вскочив с места, не брошусь к сцене со всей злостью обделённой автографом семнадцатилетней девчонки.
На концерте впервые на моём скудном опыте концертов отсутствовали вездесущие готические девочки. И вообще, публика была удивительно возрастной, - в плане отсутствия студентоты и юношества. Что не мешало возникновению точечных конфликтов на почве адекватности. Вездесущая Джамиля-из-Нижнекамска-тридцать-семь-лет, довольно нетрезвая маленькая женщина, висевшая на всех, до кого дотянется, или трое не самых адекватных не самых молодых людей, - всё это было. Было.
И всё же - я в первом ряду танцпола, напротив, да-да, вы все уже угадали. Первый ряд прекрасен тем, что на нём почти не думаешь о том, как выглядишь и что делаешь. Почти, конечно, - но я на концертах всегда зажата, я не умею, господа. Но если меня раскачать, я буду делать, что хочу, - а это не всегда адекватно выглядит. Импульсивные дёргания, сидя на кресле у монитора, - это одно, а среди людей…Тут и без меня хватает психов, танцующих под Гаркушу, - и это отвратительно.
И всё же, - к микрофону выйдет Олежка, чуть левее его - Лёнечка. Гаркуша он и в Африке Гаркуша, но Лёнечка, Лёнька, - ну как можно Леонидом?
Лёнька будет, как с фотографий, - в распашонке на три размера больше, в огромных льняных штанах, с таким тёплым покоцаным фендером, и с тем самым взглядом. Такой же кудрявый, такой же лучистый. И глаза - добрые-добрые.
Они начнут, вроде бы, с “Профукал”, если не считать стихов Гаркуши. Я представить себе не могла, что это может быть лайв. Они вообще очень много пели с “Девушек”. Но вот это пробитое в зал “радуйся громче, сука”, - оно выдергивает откуда-то снизу похлеще поттеровского портала.
“Падал” - вот уж что точно не вяжется с маленьким клочком сцены, так эта внепространственная песня. дальше я сбиваюсь с порядка, но могу точно сказать, что были Роган Борн, Девушки поют, Всё вертится - песня, заменившая мне отсутствующий Сплав, потому что это вторая песня, после которой может наступить Весна.
Где-то в середине Олегу станет нехорошо, и он спустится со сцены. Лёня посерьёзнеет и о чём-то шепнет на ухо кому-то.
Может, я идеализирую, и всё это совпадение, но мне хочется верить, что АукцЫон без Гаркуши - не АукцЫон. И именно поэтому в его отсутствие Лёня пел не Ышную, но сольничную песню. И какую, бог мой. Волны.
Олежка вернётся, уже без пиджака. Фа-фа-фа. Ещё, опять же вне хроники, будет Лиза. На Лизе идиот сзади схватит мои плечи цепкими пальцами и, подняв в воздух, затрясёт как тряпичную куклу. Я конечно вырвусь, но всё-таки, в этом было даже что-то приятное. Совсем немного. Вроде когда страшно, но забавно. Но лучше бы не повторять.
Карлик-нос и что-то ещё. Гаркундель опять спускается, мне становится тревожно, но не надолго. Он вернётся прямо к своим словам, но я забыла песню. Помню лишь, как дёрнулась рука и машинально быстро-быстро перекрестила белую спину долговязого человечка.
Внутри собаки. Лёня опрокинет стойку, как даму, на изгиб локтя, а затем оставит скрюченную на полу. Сами собой всплыли “бросьте меня на паркет! Нежнее…”
Долги. Лёнечка поднимает листок с пола и внимательнейше, по-детски наклонив голову набок, смотрит на Олежку, пока тот копается в своём чемоданчике. И вот уже эти распахнутые руки, мгновенно прячущиеся за спиной руки, - и вот уже Максимилианс превращается в маленький клуб из моих фантазий, человечку на сцене всего 22, и где-то за сценой сидит Она,с сиреневыми от счастья глазами…Но всё это фантазия. Просто слишком знакомый текст.
Лёнчик и Олег встают напротив друг друга и синхронно читают “Доброту”. Это так смешно, вы не представляете. Я этот текст знаю почти наизусть. К середине они и вовсе зажмут носы ради “аутентичности” произношение - и подпрыгивающий тон Гаркуши и очаровательнейшая картавость Лёнечки через призму сжатых ноздрей - это просто до колик.
К слову, о Колике. Прости меня милый Боже, почему мне казалось, что он не жив? Откуда эта странная мысль - ума не приложу. Слава богам, я ошибалась.
Озёрский. Необъятное существо в форме хирурга с едва видимыми клавишами, - оно написало всё.
Нет, серьёзно. Печальный кот, летящий вниз, - это его слова. И “Ушла” - тоже. Как это странно. Помню, Илюшу я тоже поначалу не признала. Было, да.
Бисом будет моя зачётная работа - Боэоби. Лёнечка в зелёной распашонке, чистенький, нежный, прячущийся. Но не это запомнится последним аккордом. А то, что было до биса. Нет, не Олежкинские до одури искренние слова про “Вот там наши диски, книжки, пластиночки…Вот…Ну что ещё сказать? Спасибочки вам, что пришли! спасибо! Счастья, здоровья вам всем, удачи!”
Запомнился почему-то последний концертный трек. “Спи солдат”. И не па-пара-па-пара-па-пара-рара-ё, а сам факт: все уходят, по одиночке, начиная с Лёнчика и оканчивая Озёрским, и Олег остаётся один.
И это внезапно настолько по-наутилусовски, что становится страшно. Но всё-таки я была. По-настоящему была.
PS. Внезапно оказалось, что на татинформе выложили фото с концерта. Там есть я, но настолько отвратительная, что плакать хотелось от собственности. Хорошо, что во время концерта я не думаю, как выгляжу.
Поэтому выложу вторую фото, где меня закрывает моя драгоценнейшая mama.
Пусть будет. Пусть.